Операция «АКАПУЛЬКО»

И чья же это рожа смотрит в зеркало заднего обзора, пытаясь сфокусировать взгляд? Это моя... У меня похмелье. Сегодня – второй день всероссийского фолк-фестиваля «Волынщик VIII», мы приглашены на этот фестиваль и играем на нем в 21:00. Он уже начался, а мы сидим в машине и ждём. И у меня похмелье.

Всему виной, конечно же, первый день. Что могло понадобиться человеку, идущему на фолк-фестиваль погожим июльским утром? В первую очередь – белое вино. Это же очевидно! Вот как было вчера. Поместив в холодильник литровый пакет греческого вина, я сел ждать. Вы знаете это белое вино из Кипра? Восемьдесят рублей за литр, с причудливыми греческими буквами на упаковке – гатчинские бутлеггеры старательно рисуют их, сверяясь с бумажкой – и слабым болотным вкусом. Вода с парой раздавленых виноградин. Но при этом, друзья мои, одного литра этой воды достаточно, чтобы, обняв за плечи красивых смуглых мальчиков, пустится плясать сертаки под палящим июльским солнцем. Да что я говорю, вы и сами знаете, что с утра в июле всегда все хорошо. Светит солнце, день обещает быть погожим. У приходящих SMS-ок исключительно позитивное настроение. На кухне жарко. Можно пойти куда угодно в одной футболке и в тапочках на босу ногу, а там, глядишь, и босиком прогуляться. После того, как я увидел обложку битловской Abbey Road, я каждое лето стараюсь походить босиком по городу. Потом встаешь на гладкий паркет, и кажется, что к подошвам пристала асфальтовая крошка. Можно сходить и помыть ноги, но это не поможет – нет там никаких крошек. Ходить босиком на городскому асфальту вообще не очень полезно, как, впрочем, и пить вино в больших количествах – от виноградных смол сужаются сосуды.

Когда я достал вино из ледника, в комнате было темно, а за окном как-то чересчур сильно расшумелась листва. Оказывается, там шёл дождь. Я поставил холодный пакет на стол. Нет, так легко нас не проведешь. Через десять минут, когда я выходил из дома, снова светило солнце, было очень мокро и жарко, на листьях блестели капли. По небу ползли дождевые тучи. Дождь шел уже где-то в другом месте. Я не сомневался, что он идет именно там, где начинается наш фестиваль. Прямо над открытой сценой. Всю неделю было сухо и жарко. Но всю неделю никто и не думал проводить фестивали. Дождь, как и фестиваль, был запланирован лишь на субботу и воскресенье. В Автово я открыл пакет и, сидя в маршрутке, отпивал, глядя в окно. «Дождь – хорошо: будут грибы»– наверняка думал рачительный петербургский грибник.

Что интересно – там, где действительно могли случиться грибы, дождь в эти дни не шёл.

В первый день я не собирался слушать музыку. Больше мне хотелось пообщаться с каким-нибудь хорошим знакомым. Давайте будем честными: почти все приходят на фестивали не из-за групп. Сколько раз я видел притворное отчаяние из-за того, что «как же так, я шел на эту команду, и как-раз ее-то я и пропустил!» Конечно, пропустил: надо было больше дефилировать по этажам, шумно ходить в туалет и виснуть на стойке бара вместе с другими любителями прекрасного. Когда я закончил здороваться, вина в мехе изрядно убыло – и тут прибыл г-н Слон. Я очень ему обрадовался, как будто мы не виделись день назад на репетиции. Для пьяного человека это простительно. Если у тебя в руках кончается пакет вина, сразу понимаешь, как много у тебя знакомых в этом маленьком городе.

Пока мы смотрели домру Юли Клаузер, снова пошел дождь. Юля от вина отказалась, а ее сын Вова – нет. Все мы время от времени совершаем педагогические ошибки... Иногда стоит выпить за то, чтобы и наши ошибки тоже были прекрасны. А как тут выпьешь, если вино кончилось.

Потом Пекка повел знакомиться со своим оркестром «Чувакос Крутос». Когда множество народу знакомится одновременно – как правило, никто не запоминает имён. Передавая по кругу баллон пива, мы суммировали наши знания об этнических питейных обычаях. Ну, кто что говорит, когда приглашает других выпить. Ирландское «слайнче» знают все, то же и со скандинавским «скёль». В Шотландии, заметил Пекка, говорят «слайнче мир». Я поделился знанием бретонского слова «йярмат». А вот что, кстати, говорят славяне? Молдавский парень в оранжевой кофте сказал, что у них говорят «нарок». Самый роскошный тост произнес Пекка – на латыни, а потом адаптированный русский перевод. Но я, к сожалению, дословно его не запомнил. Что-то похожее говорил и г-н Слон, но на испанском: “Arriva, avajo, al centro, al entro!” Кстати, «Чувакос Крутос» и вправду оказались крутыми чуваками. Мне очень понравилась композиция, где в начале две скрипки искусно имитируют скрип двери. Под эту ритмическую основу вступает флейта и играет главную тему. На сцене группа центрально-симметрична: двое со скрипками, двое с бузуки, а в центре – флейтист и барабанщик Пекка. Играют они европейский фолк, и от всей компании, как от большинства питерских фолкеров, веет такой безбашенной европейской вольницей. Группе, как выяснилось в разговоре, всего две недели. Кто знает – возможно, чуваков больше никогда не увидят на сцене. Да, с питерскими проектами и такое бывает. Это только кактусы цветут долго и мощно.

Музыка не прекращалась, дождь тоже, но при этом дождь как-то отошел на второй план. Кто хотел – спрятался под зонтами. Кто-то разделся до пояса. К сожалению, разделись в-основном мужики. Не греческими были те торсы, ой не греческими. Когда мы служили на Северном Флоте, в одном кубрике с нами жил необычайно тощий парень. Мы называли его Бухенвальдский Крепыш. Как сволочь, я стоял под зонтом и вспоминал Северный Флот. Над скрипачкой «Остролиста» держали два зонта. Барабанщик ударял в стоячий барабан, и над барабаном взлетал фонтан брызг, как в клипе Queen. Увидев это, я пошел и скорее купил еще одну банку джина с тоником. В пляске кто-то раздавил свои очки...

Тролль с акустической гитарой коряжисто переступал на сцене и каждую песню заканчивал энергичным рыком «всё!». И, кстати, правильно: время психоделических занюхов на двадцать минут давно ушло. Рядом со мной внимательно слушал молдаванин, время от времени переспрашивая:

– Еловый ЧТО? Хорошо быть КЕМ? Тролль гнёт ЧТО?
 
– Тролль гнёт ВСЁ!!!

С другой стороны внучек тянул дедулю за рукав:

– Деда! Пойдем скорее домой!

– Неет, Митюша, давай-ка ПОТАНЦУЕМ! – хищно отвечал дедушка, извиваясь в какой-то жуткой ламбаде...

Здесь в воспоминаниях следует пробел. Где-то на залитой дождем аллее парка мы занимались изящной словесностью с некоей милой девицей. Незнакомые люди играли в гольф или пили самогон. Где-то и зачем-то я сорвал крапиву...

Г-н Слон от крапивы не отказался и тут же куда-то ее унёс. Говорят, из крапивы варят какую-то гадость типа супа. Потом ушли конфедераты (конфедераты???..) Но зато из дождя вдруг соткался человек с двухлитровым баллоном из-под пива. К сожалению, почти пустым. На дне плескался кальвадос. Заметьте, не водка, не коньяк – нормандский кальвадос. Мы снова вышли под теплый нормандский дождь, мы стояли и пили обжигающий яблочный спирт. Человек делился со мною своею тоской. Он даже пробовал мне её показать: уходящая вдаль аллея, пустые мокрые скамейки. Это была такая бунинская тоска. Он тоже был не чужд изящной словесности. А мне было очень хорошо, и я хотел подробностей. Взгляд человека потяжелел.

– Для начала я дам тебе п.зды,– сказал он.

Я сказал, что окей, раз ему так легче, но уж потом пусть все-таки объяснит, что там, в этих аллеях. Он ничего не ответил, он уже ушёл. Мне было жаль его, я пожелал ему удачи, но, кажется, он обиделся.

Тут и трамвай подошёл. Вы никогда не замечали, что в незнакомых кварталах у трамваев такие же номера, как у троллейбусов, проходящих мимо вашего дома?

– Абырвалг?– спросил сидящий сзади мужчина.

– Да, да, сейчас мы приедем в Автово, все будет хорошо,– отвечал я.

– Хочешь получить по голове? – с азартом спросил он.

– Нет,– ответил я. Помолчал и добавил,– А ты хочешь получить по голове?

– А мне пофиг,– тут же ответил веселый человек, и я понял, что и мне, по правде говоря, тоже уже все равно.

Потом он принялся рассказывать, как третий день не может доехать из Приозерска в Петербург. Сядет в Приозерске, выпьет – вроде бы и станции пойдут знакомые... Лосево, Петяярви, Кавголово, Токсово... а потом – вроде все идет обратно: Токсово, Лосево, вот уже  Мюлляпельто показалось.

– Как мне отсюда выбраться? – плакал мужик,– мне в Питер надо.

Я вышел куда-то, не глядя...

Приглядевшись, я вдруг понял, что нахожусь на подходах к Кировскому заводу. Так бывает, когда попадаешь в знакомое место как бы с черного хода: все неузнаваемо меняется. Эти места когда-то были скрашены для меня вполне конкретным романтическим интересом. Что же изменилось с тех пор? В метро, казалось, все смотрят осуждающе. Я сел и притворился, что читаю. Доходя до конца строки, я терял начало следующей.

Дома я первым делом пошел и помыл ноги. Позвонил Игорю. Кажется, мы немного поговорили о завтрашней программе. Игорь поинтересовался, что такое Connaghtsmen’s Rambles и знает ли он эту вещь? Мы три года играем Connaghtsmen’s Rambles и три года Игорь спрашивает, знает ли он эту вещь. В этом вопросе уже появилось что-то эзоповское. Я сказал, чтобы он не вешал трубку, и взял мандолину. Сыграть получилось только с третьего раза. Мандолина возмущалась и не строила. В трубке слышался злорадный смех. Утром я обнаружил на струнодержателе изрядный клок собственных волос...

Утром... ну да ладно. Я бы не стал разбивать этот уикэнд на утро, день и вечер. На субботу и воскресенье. Когда у тебя похмелье, ты всегда твердо знаешь, как пройдет день. Предположим, тебе надо вставать в девять утра. Ты, конечно, заведешь будильник на девять. Я обещаю тебе, что ты проснешься в шесть – и будешь три часа моргать, ворочаться и вспоминать вчерашнее. Потом, когда ты начнешь проваливаться в мутный пьяный сон, тут-то оно и зазвонит. Если ты смог встать – умоляю, продержись до завтрака. Потом станет легче. Но, когда день будет клониться к закату, в 17:00, будь готов: тебя накроет самая тяжелая волна. Тебя покинут все силы, ты будешь потеть, ты с дрожью будешь вглядываться в осуждающие лица коллег. Рабочий день перестанет быть продуктивным. У тебя заболит живот. Напрасно считают, что похмелье – это когда плохо с утра. Если можешь – прими ванну. А потом иди спать. Потому что ни на что другое человек уже не годится. Он становится обузой даже для своих друзей, вчерашних собутыльников. Он мрачен, он мучается.

Нда... Впрочем, у каждого это бывает по-своему. В воскресенье с утра я рассчитал, что сегодня вечерний коллапс придётся как раз на момент нашего выхода на сцену – что, как вы сами понимаете, меня не радовало. Ведь музыкант перед концертом – он как спортсмен. Он следит за собой. Весь день он бережно, как воду в ладонях, несет себя к сцене. Он должен правильно пообедать, не переутомиться, ни с кем не поругаться. Больной живот? Недопустимо... К моменту выхода на сцену глаза должны стать прозрачными и бессмысленными, как линзы. Никаких чувств не должно остаться. На лице – легкая улыбка. Все прочие движения тоже должны быть легкими. Не лишне будет сделать перед концертом хорошую клизму с успокаивающими травами. А вот если ты, потный и затравленный, выходишь на концерт с похмелья, твоя музыка становится слишком твердой, слишком прямолинейной. Болезненно ритмичной, я бы сказал.

Но, с другой стороны, когда у тебя похмелье, ты как бы смотришь одним глазом в наш мир, а другим – проникаешь по ту сторону. И, если правильно переплавить эту раздвоенность в музыку, можно достичь многого. А если похмелье у всех в группе – тогда вообще случаются чудеса синхронизации. Проснувшись, я включил телевизор и стал смотреть мультфильм. Речь шла об американских школах. В американских школах вспыхнула эпидемия наркомании: дети нюхали жабу и имели ни с чем не сравнимый психоделический приход. Девизом антинаркотической компании стало «Брось жабу!» Drop the toad. Теоретически, размышлял я, вечерний коллапс можно предотвратить, если с самого утра сделать что-нибудь неправильное. Сподвигнуть себя на что-нибудь трудоёмкое. Забор какой покрасить, что ли. Поев, я сел позаниматься на гитаре. И – да! – тут он, упадок сил, и случился. Лежа в постели, я получил очередную парадоксальную SMS-ку от Игоря. Игорь всё время шлет пародоксальные сообщения. И получает в ответ такие же. Жалко, их нельзя распечатывать. Один раз среди ночи мне пришло такое:

– Vy posmotrite na nego – on je okosel ot pjanstva!

Оказалось, он имел в виду себя. Однажды и я послал всем короткое сообщение. Вот такое:

– Ik…

Я хотел бы отправить его всем людям на земле. Это важно, на самом деле. Иногда мне кажется, что когда ты вот так пробуешь мир на прочность – происходит странный, неочевидный процесс самонастройки, калибровки нашего общего звучания. Всё началось на гастролях в Самаре. Не могу сказать точно, что там случилось, но это так – из Самары мы вернулись совсем другими. Было такое ощущение, что вагонетка с углем, до того мирно ползущая по рельсам, теперь сорвалась с тормозов и с грохотом несется в бездну, разбрасывая уголь. Однажды под утро, когда станция метро «Проспект Просвещения» еще не открылась, но какие-то люди у входа уже ждали – мы втроем, Игорь, я и Тьерри Аран из Бретани приставали к окружающим с одним-единственным вопросом:

– Анна Каренина или Ольга Берггольц?

Результаты заносились в блокнот. Что тут думать? Понятно, что Ольга Берггольц. Но наш народ, увы, так не считал. Хотя это уже не важно... Какой чёрт дернул меня обратиться с этим вопросом к проходящему мимо патрулю? Зачем Игорь схватил меня за руку? Пиво плеснуло и залило ОМОНовцу куртку... Тот посмотрел на меня и сказал:

– Ребята. Вам надо поехать домой и лечь спать.

Взял платок и вытер лицо. Cнова всё обошлось. Беда...

Потом Игорь дал мне почитать книгу Стогова. Я – в ответ – снабдил его кассетой «Страх и отвращение в Лас-Вегасе». Игорь немедленно стал цитировать фильм. Вот и сейчас он смотрит на меня и говорит:

– Мы должны обзавестись машиной с открытым верхом, рубашками «акапулько» и сверхчувствительным магнитофоном для записи разговоров во встречных машинах.

И потом еще:

– Как твой адвокат, я советую тебе попробовать выпить немного вот этого холодного пива.

Мы сидим в Анфисином «шевроле» на Социалистической. По крыше барабанит дождь. В магнитофоне играет кассета с Моцартовской «Волшебной флейтой» Классическая музыка всегда вызывает у меня чувство тревоги. Сейчас – особенно. Где-то вдали, в Южно-Приморском парке, начинается второй день «Волынщика». Эрмано разглядывает карту Ленобласти. Он штурман, Эрмано. Он улыбается. Я уже знаю, что нам предстоит заблудиться. Вскоре мы выезжаем на проспект Стачек и едем, никуда не сворачивая. В этой части города живописно – слева от дороги тянутся парки, пруды, среди зелени попадаются особняки. Вскоре, однако, начинаются пустыри, а потом справа возникает какое-то поместье пригородного типа. Над лиманами поднимаются испарения.

Эрмано улыбается.

Спустя пару минут мимо летит знак «Петербург/конец города». Тут же сваливается SMS-ка от барабанщика Антония:

– Vy gde? Ja uje pjan.

В машине легкая паника... Хотя потом мы понимаем, что не так уж человек и пьян, если пишет такие длинные сообщения.

Однажды я нашел у себя в телефоне кусок собственной неотправленной SMS-ки. «Ja za gdyrydysh” Что я мог иметь в виду? Когда я пытался это писать, кому?..

Обочины неизвестного шоссе – да, мы заблудились – безлюдны. Вскоре, в каком-то поселке готического типа, Анфиса видит старуху. Старуха стоит на автобусной остановке и никуда уже не торопится. Я вылезаю... Старая грымза начинает объяснять дорогу. Несколько раз она повторяет:

– И в любом случае, молодой человек, это не Петергофское шоссе. Я хочу, чтобы вы это поняли, потому что это очень важный момент. Это никоим образом не Петергофское шоссе.

Из машины машут рукой. Они уже все поняли: мы заехали в пригороды. В Стрельну или Всеволожск, или типа того. Один мой знакомый возил по пригородам компанию арабов. Арабы хотели снять квартиру во Всеволожске, но не могли выговорить название города. Все время получалось «сволочь»...

Короче, минут через сорок, развернувшись на шоссе, мы возвращаемся к парку. Как мы его проскочили в первый раз – и как я его не заметил – остается загадкой. Анфиса паркует «линкольн» среди прочих хипповских BMW и «мерсов». Уже подходя к сцене, я вижу длинноволосого человека, лицом похожего на Игоря Лисова. Но это, конечно, не может быть Лисов: я знаю, что он в Турции. И, конечно же, это оказывается именно он! С тёмным стамбульским загаром на лице. Барабанщик Антоний встречает нас лучезарной, несфокусированной улыбкой. Он пасется тут с трех часов – с выступления «Бестиария». Где он, собственно, и играет. Народу сегодня гораздо больше. Мы опять идём здороваться... Наш Игорь, посмотрев на часы, советует воспользоваться близостью кафе и купить там немного красного полусладкого вина. Тем более что зрелище безмятежно дрейфующего Антония действует на всех деморализующе. А Игорь, выпив, вдруг загорается идеей попрыгать на качелях: тебя привязывают к двум резинкам, и ты несколько минут болтаешься между асфальтом и низкими тучами. Общими усилиями его удается отговорить. Вино кончается на удивление быстро, однако появляется портвейн. Настоящий крымский портвейн, привезенный Аделью из Крыма. Вот только не надо!.. Массандровский портвейн – при условии, что он настоящий – это ведь песня в бутылке. Это темно-вишнёвая, терпкая, густая квинтэссенция крымского кайфа. Вдруг Игорь становится серъезным.

– Это уже не шутки! Мы должны запастись всем необходимым,– говорит он и надолго исчезает.

Возвращается он уже после выступления Anima Helicis – задорной средневековой команды. В пакетах глухо постукивают тяжелые баночки. Мы вытаскиваем из багажника инструменты и идем за сцену настраиваться. С дерева капает; инструменты высят. В банках пиво. Я вспоминаю, что именно здесь мы стояли вчера и пили кальвадос. Там, на площади, очень много народу, музыканты играют все лучше и лучше – тут у меня и начинается форменный мандраж. Что, в общем-то, хороший признак. Но когда у тебя трясучка, тебе пофиг, хорошо это или плохо. Мимо нас то и дело проходит изрядно отъехавший музыкант одной питерской команды – и всякий раз доверительно сообщает:

– Мужики, как я дунул! Мне, бля, крышу снесло напрочь, я, бля, как сяду, так ко мне сразу хахычи приходят, я уже не могу, мужики!

Ему советуют:

– Ходи, двигайся!

(«Дыши, борись!»– слышится мне).

Потом он просит у нас барабан. Конечно, мы не даём ему барабан. Тогда он вытаскивает из палатки томик из серии «Сокровища мировой литературы» и начинает подыгрывать группе. На сцене – «Мальтониус». На площади пляшут уже все. Игорь где-то купил сок, который назывался «Акапулько».

– Акапулько! – кричит он задорным дурашливым голосом. У обкурившегося снова начинаются «хахычи», он валится на спину и махает ногами, как будто делает упражнение «велосипед».

Антоний сидит на скамейке. Он нашел свою гавань. В каждой руке у него банка пива. Когда «Мальтониус» уже сворачивается, Анфиса берет в руки сет-лист и говорит, что её решительно не устраивают все эти песни, надо бы программу менять. Подходит Игорь.

– А это что? – спрашивает он, тыкая пальцем в Connaghtsmen Rambles.

Я ухожу куда-то в лес. В лесу сыро...

Потом, правда, становится проще. Когда ты уже на сцене, и все делаешь правильно, адреналин уходит, и появляется легкость. «Мальтониус» так завел публику, что нам уже совсем легко – «дуй да нажимай». Мы и нажимаем. Когда играется вальс, я смотрю на качели: чье-то тело плавно взлетает и опускается в такт музыке. Плохо только одно: на сцене нельзя прыгать. Даже топать не разрешают. Что-то там у них разладится в системе, если топнешь. Ну да ладно... Пока мы играем, повышается влажность. На последних аккордах начинает капать дождь. После нас на сцену поднимаются «Зеленые Рукава» – заключительный номер на фестивале. По небу летит стая диких гусей. Мимо по бульвару медленно проезжает милицейская машина. С мигалкой, но без сирены. Когда играет Игорь Лисов, всегда случаются знамения.

Эрмано с Анфисой откланиваются и уезжают на «бьюике» в город, Слон тоже куда-то исчезает, оставляя Скифу свой довоенный бас «Диамант». А мы стоим перед сценой и слушаем «Зеленые Рукава». «Рукава» играют под дождем, но народ не расходится. Они выступают без репетиций, с половиной случайных музыкантов. И да, они опять играют как боги. Кто бы с ними ни был – всякий раз это, черт возьми, получается и мощно и красиво. Вот так, несколько простых движений – и в происходящем хаосе появляется смысл. На любом сейшне, в случайных посиделках у рояля, просто в разговоре. Я думаю, если бы Игорь дал себе труд хотя бы полгода продержать на сцене любой свой состав – всем остальным группам можно было бы уже не играть никогда. Но как-раз осесть на одном месте у него-то и не получается. Наверное, у хаоса личные счёты с гениальными музыкантами. Когда-то Игорь приехал в Питер из Киева. Завтра он уже в Москве. Когда он поет песню про дождь, поднимаются огоньки.

На прощанье Антоний признаётся, что у него, оказывается, есть рубашка «акапулько». Он почему-то хихикает. А вот и наш Игорь.

– Ну, пойдём, бедолаги,– говорит он.

 И мы направляемся к дому.

(С) Dee Kourtsman 2003