Дождь и солнце Сантьяго

1. О КАМИНО | 2. ЖЁЛТАЯ СТРЕЛКА, МИНУС НОГА И ДРУГИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ДНЕ ОВРАГА | 3. ПЕРЕГРИНО БАНЬЯТО – ПЕРЕГРИНО ФОРТУНАТО, ИЛИ «ПИЛИГРИМУ ВСЁ ПЛОХО» | 4. ОДИНОКИЙ РУССКИЙ ПИЛИГРИМ В ОКРУЖЕНИИ НЕМЦЕВ | 5. ХЛЕБ, ВОДА, ЖАРЕНЫЙ ОСЬМИНОГ И КОНСЕРВИРОВАННАЯ ФАБАДА | 6. КОТ БЕНИТО, ХИЖИНА КАРМЕН И САТОРИ В МОНДОНЬЕДО | 7. ДОЖДЬ И СОЛНЦЕ САНТЬЯГО | КАРТА СКИТАНИЙ

Глава IV: ОДИНОКИЙ РУССКИЙ ПИЛИГРИМ В ОКРУЖЕНИИ НЕМЦЕВ

Невозможно представить себе Камино без людей; и нельзя рассказать о людях без того, чтобы сперва не рассказать про альберге. Альберге – это место ночлега пилигримов, общая зала с нехитрыми двухъярусными кроватями, душевая и кухня. Альберге, конечно, не отель. Многие говорят, что им трудно уснуть в общей зале с храпящими людьми, но жалуются на это в основном европейцы; русский же человек, закалённый ночами в плацкартном вагоне поезда Петербург-Махачкала, рассмеётся и уснёт без всяких жалоб. Альберге были всегда; уже в старое доброе Средневековье церковь и государство предписывало своим гражданам заботиться об идущих в Сантьяго странниках, не грабить их, а, наоборот, кормить и вписывать на ночлег. Так появились первые приюты – именно так и переводится альберге – места, где после дня пути по опасному холодному краю пилигрим мог ненадолго прикорнуть в тепле и относительной безопасности, погреться, поесть и постирать свои вещи. Сейчас альберге есть на всех маршрутах, ведущих в Сантьяго, и можно гарантировано встретить что-то каждые десять километров, а то и чаще. Всего за пять-шесть евро ты получаешь место, где можно помыться и переночевать. Я считаю, это честная сделка.

Впрочем, есть вполне естественные правила поведения в альберге, которые я, признаюсь, один раз нарушил. Не падать ночью с кровати и не играть громко в Flappy Bird на мобильнике, когда все спят – это понятно, это общечеловеческое. Но есть и менее очевидные (для меня, по крайней мере) вещи. В Рибадео, первом галисийском городе на Северном Пути, был очень маленький и тесный альберге – так вот, проснувшись с утра в полной темноте (было часов семь) – я начал собирать рюкзак прямо в общей комнате. Вы когда-нибудь обращали внимание на то, какое разнообразие неприятных звуков может производить обычное тур-снаряжение? Щелчки карабинов. Натужное вззз молний. Резкие звуки застёжки-липучки. Легкомысленный шелест полиэтиленовых пакетов. В моём случае эта симфония дополнялась редким, но убийственным звуком – моя злополучная кружка из нержавейки, пристёгнутая к крышке рюкзака, при каждом неосторожном движении оглушительно билась об пол или об стену. Такого не было ни у кого. Единственное, что меня извиняло, это то, что к семи утра уже почти все покинули альберге и шли под галисийским дождём в сторону следующей ночёвки.

Все альберге, в которых я ночевал, мне очень нравились – и муниципальный в старинном здании в Луарке, и современный в Абадине, и приют для пилигримов в монастыре Собрадо, где я осуществил свою давнишнюю мечту: стоя под дождём, колотил в ворота монастыря большим латунным кольцом, выкрикивая «отворяйте, бездельники!». Мне даже понравился приют под старой крышей в Арзуа, где было полно народу, потому что в Арзуа Северный Путь встречается с Французским. Единственный альберге, который мне категорически не понравился, был альберге в Монте дель Госо – на горе перед самым Сантьяго. Это, по-моему, самый большой приют из всех существующих, он может вместить 800 паломников. Звучит здорово, но по виду это вереница унылых бараков, в каждом длинный коридор, куда выходят двери одинаковых четырёхместных комнат. Иначе как бараками их никто и не называл. При этом Монте дель Госо переводится как «гора радости» – радости, потому что с неё открывается вид на купола собора в Сантьяго – в хорошую погоду, разумеется. В комнате, где я спал, у двери на стене красовался жутковатый рисунок какой-то головы призрака, причём когда кто-то входил, дверь отодвигалась и картинка закрывалась, так что пионервожатый, простите, смотритель альберге, не мог её увидеть. Я никак не мог заснуть, все ждал, что из этой картинки что-нибудь вылезет – помните, все эти пионерские страшилки, да? Сходство с пионерлагерем усугублялось ещё и тем, что днища верхних кроватей были расписаны именами и датами – кто, когда и с кем прошёл Камино. Я лежал и читал. «Толик, Ящер и Димон, Camino Frances 2014, всем ультрейя, пацаны» – все в таком духе, только на европейских языках.

Так вот, о людях. Сперва я познакомился с Йоханнесом, немцем из Франкфурта, молодым учителем латыни и музыки. Он шёл по Северному из Сантандера, а может, из Бильбао, не помню. Каждый вечер Йоханнес садился и аккуратно записывал в дневник всё, что случилось с ним за день. Дневник, кстати, вели почти все – кроме меня, потому что у меня был диктофон. Йоханнес познакомил меня с консервированной фабадой – про фабаду я ещё расскажу – и однажды произнёс фразу, которая заставила меня задуматься о физических и философских возможностях человека на Камино.

– Можно проходить и тридцать пять километров в день,– задумчиво говорил Йоханнес, помешивая фабаду.– Можно и сорок. Можно и сорок пять, можно и пятьдесят, если есть настроение – но зачем?..

После Рибадео он резво умчался вперёд. Другие немцы говорили, что видели Йоханнеса то тут, то там, но больше я с ним не встречался.

Был и другой немец. Мы познакомились в Баамонде; я проснулся утром в кромешной темноте от ужаса, потому что над ухом, разом нарушая все правила поведения в альберге, кто-то страшно и выразительно заговорил по-немецки чеканным голосом. Оказалось, это у него такой будильник в телефоне. Клянусь, там у него на заднем плане звучали сирены и треск автоматных очередей.

– It is dark. You want sleep,– сказал следом человеческий голос. Это было уже совсем страшно, и я потянулся включить свет.

Говорящий сидел на кровати и выглядел как обычный немецкий бюргер, с усиками. По-английски он говорил очень плохо. У него был свой, очень непростой Камино. Этот немец шёл из Монпелье. К этому моменту он провёл в пути уже пять недель и теперь являлся воплощением Усталости, Очень Усталым Немцем. Вы бы видели, как медленно он зашнуровывал свои тяжёлые немецкие ботинки, как медленно собирал рюкзак, и каждое его движение было наполнено усталостью, усталостью многих дней пути. В нём сквозило что-то могучее, времён Гёте. Он медленно ставил ноги на пол – сперва одну, потом другую, и, глядя на меня глазами, в которых плавало безумие, медленно повторял, раз за разом:

– Five weeks. Five weeks. It is much. Very much.

Последний раз я встретил его уже в Сантьяго. Я стоял у входа в клуб во время перерыва концерта, и тут он свалился на меня, буквально свалился из ниоткуда – пьяненький и, как обычно, невменяемый.

– Many weeks! I did it many weeks! Montpellier! Very long! – потворял он.

Я сказал, что тут идёт классный концерт, и не хочет ли он присоединиться. Он хотел. Мы спустились, я сразу потерял его из виду и сел на ступеньку слушать концерт. В середине отделения во время аплодисментов кто-то схватил меня за плечо. Я обернулся. Безумные глаза дико сверкали в темноте джаз-клуба:

– Sit! You want sit! – повторял он очень настойчиво.

Это был последний раз, когда я видел Усталого Немца.

Другое историческое знакомство состоялось сразу после Рибадео. Я уже с утра заприметил фигуру, медленно ползущую в пол-километре впереди меня. По меркам Северного Пути это была уже толпа, поэтому я не спешил догонять, и шёл, надеясь, что фигура как-нибудь пропадёт сама собой. Она, однако, не пропадала, более того – расстояние между нами медленно сокращалось. Вскоре состоялся наш первый разговор.

– No quiero! No necesito! (не хочу! мне не нужно!) – это были первые слова, которые он от меня услышал.

Вообще я заметил интересную особенность. Когда учишь новый язык, первым делом надо выучить десяток фраз, которые подразумевают позитивное развитие ситуации. Например, таких:

«Конечно! Когда начинаем?»
«Я очень хочу это попробовать»
«По-моему, это превосходно»

Если вы будете использовать только эти фразы, у вас быстро появятся друзья и сама жизнь вас заставит выучить весь остальной язык. Одно из первых слов, которые я выучил по-фински, было «suurenmoista» (великолепно) – один раз сказал, и у меня сразу же появился друг. Ещё полезно выучить «почему?» и задавать этот вопрос при каждом удобном случае – пусть даже вы не понимаете объяснений, но, по крайней мере, вы уже ведёте диалог, верно? А вот всякие «не надо» и «не хочу» учить вообще не стоит – потому что если вы станете их говорить, вам эти фразы сразу заблокируют любое развитие ситуации. Единственная причина, почему я сказал «не надо» – мне показалось, что Фрэнсис (а это был он) звал меня пойти по этой грязной дороге с лужами и высокой мокрой травой. Это было время, когда я ещё берёг кроссовки от намокания.

Он пожал плечами и скрылся за поворотом.

Через полчаса я его нагнал в деревне, где имелся один-единственный бар и этот бар был закрыт. Фрэнсис стоял перед закрытой дверью и смотрел на табличку «добро пожаловать».

– Понимаете,– начал я по-испански,– я не хотел идти по грунтовой дороге, и поэтому так сказал. Я люблю идти по асфальту.

– Понимаю,– ответил он, и я тут же понял, что он не испанец.

Фрэнсис оказался англичанином из Брайтона. Удивительно, но мы весь день шли вместе и говорили обо всём, почти не замолкая. Мы оба вышли из Рибадео ещё до того, как там открылись бары, где можно было позавтракать, мы оба мечтали о чашке кофе, но странное дело! двадцать пять километров леса и холмов пролетели за беседой незаметно. Для Фрэнсиса это был пятый или шестой Камино, он оказался запойный каминщик, и, по его словам, Северный Путь был самым красивым из всех, по которым он ходил. Фрэнсис шёл в Сантьяго, чтобы встретиться с женой, а в ближайшем месте ночёвки, городке Лоренза, к нему должен был присоединиться приятель Крис, ехавший откуда-то на автобусе.

– Чем мне особенно нравится Камино,– говорил Фрэнсис, шагая рядом,– это тем, что у него есть свои ups and downs. Тут все непредсказуемо, вот ты идёшь, устал и хочешь есть, и кажется, что все совсем грустно, и это down – как вдруг оппа, случается что-то прекрасное, и это up.

Вскоре после этого случилась вот какая история.

Задорное «унца-унца» было слышно уже издалека, а когда мы подошли, то увидели, что сельский стадион весь окружен припаркованными машинами, и «унца-унца» звучит именно со стадиона. В этот момент кто-то сменил пластинку и заиграла «We are the champions», а люди на входе отчаянно замахали нам и стали приветственно кричать.

– Это футбол,– сказал Фрэнсис.– Пойдём смотреть футбол?

Я не люблю футбол. Я собрался уже сказать «да ну его на фиг, Фрэнсис, пойдёмте лучше отдыхать в альберге», но к своему удивлению, сказал:

– Конечно! Когда начинаем? Я очень хочу это попробовать. По-моему, это превосходно.

У входа нас окружили и повели. Нам тут же объяснили, что это очень хорошо, что мы пришли, потому что надо будет кричать «Атлетико Лоренза, оле оле оле», и ещё в раздевалке всем желающим бесплатно наливают пиво, короче – они ждали только нас и сейчас уже начинают. Девчонки стали по очереди фотографироваться с двумя пилигримами, парни подходили знакомиться, и мы почувствовали себя знаменитостями, инглес, попавшими в центр внимания в испанской деревне. Вдруг забили барабаны, загудели трубы, задымили дымовые шашки, и матч начался.

Я не большой знаток футбола, но мне сразу показалось, что все вокруг уже знают, что сегодня команда из Лоренза победит команду из Абадина со счётом 1:0, знают и иного не ждут. В конце-концов, так и случилось. При том, что команда из Абадина играла гораздо лучше. Особенно старался огромного роста негр под номером 22. После игры к нам подошли и стали объяснять наши дальнейшие планы:

– Значит так. Сейчас мы вместе с ребятами арендуем двухэтажный автобус без крыши и будем ездить всю ночь, пить вино и стрелять в воздух. Вы оба приглашены. Переодевайтесь и мы вас ждём в автобусе.

К сожалению, с автобусом у них не задалось, поэтому они просто осели на веранде главного бара города Лоренза, и всякий раз, когда мы проходили мимо них, они вскакивали, принимались палить в воздух и зазывать нас к себе. Город гулял всю ночь, и везде наливали пиво бесплатно; впрочем, странное дело – я много пил пива в этом путешествии, но не припомню, чтобы хоть раз за него платил.

Когда мы покидали стадион, уже втроём (Крис, приятель Фрэнсиса, присоединился к нам во время матча), я схватил Фрэнсиса за рукав:

– Смотри! Двадцать Второй!

Здоровенный негр, нападающий проигравшей команды, мрачно усаживался в машину. Мы подошли и стали наперебой говорить ему комплименты. Он прямо расцвёл весь, и, думаю, укатил в свой Абадин в приподнятом настроении.

В альберге Лоренза к нашим двоим англичанам присоединилсь ещё двое. Они приехали на велосипедах, украшенных британскими флагами. Со стороны это выглядело, как британское вторжение. Они медленно ехали по улице, оглядываясь в поисках альберге, и им не хватало только пробковых шлемов. У велосипедистов были библейские имена Джон и Джеймс. Впоследствии они неоднократно мне встречались, причём обычно в таких местах, где, по моим расчётам, их уже никак не могло быть. До этого я считал, что велосипед подразумевает некоторую повышенную скорость перемещения. Что велосипедист должен в среднем двигаться раза в два быстрее пешего паломника. Я ошибался... Джон и Джеймс продемонстрировали мне это, доказав, что велосипедист может перемещаться очень, очень медленно – так медленно, что любой пеший паломник без труда его обгонит. Везде, где я садился отдохнуть, минут через пятнадцать появлялись они. Они проехали мимо, когда я пережидал ливень перед городом Мондоньедо. Проехав, они зарулили на площадь, и просто стояли там под дождём, не сверяясь с картой, не подкручивая велосипеды – просто стояли и всё. Я поприветствовал их, шлёпая мимо по лужам, а через час встретил их у дверей собора Мондоньедо. Они стояли и смотрели на дождь. Через пару дней, когда я поднимался по шоссе в гору, увидел скамейку, сел на неё и сам не заметил, как уснул – как вы думаете, кого я увидел, когда проснулся? Медленно и грустно поднимались в гору Джон и Джеймс, британские флаги трепетали на лёгком ветру, я закрыл глаза, думая, что они мне снятся.

Это были очень странные велосипедисты, библейские.

Джеймс, кстати, однажды работал сессионным музыкантом, гитаристом у самого Чака Берри. По словам Джеймса, его наняли без репетиций, и Чак увидел его только перед самым выходом на сцену, скептически осмотрел, и сказал:

– Сынок, только никаких навороченных соло, ладно?

Сразу же стало понятно, что четыре англичанина одного возраста, из одного культурного слоя – это катастрофа. Что это поодиночке они ироничные и прикольные, но когда их много, они снова превращаются в ехидно хихикающую кодлу колонизаторов отсталых народов. Например, они весь вечер ржали над нехитрой шуткой: название деревни Абедин звучит так же, как шотландский город Aberdeen, и правда же смешно, что команда Абедина проиграла деревенской команде из Лоренза? Животики надорвать, как смешно! Ты слышал, Крис? Абедин! Мы завтра придём в Абедин! Oh Danny boy, the pipes the pipes are calling!

Как дети малые, ей-Богу.

А потом они включали хозяев мира, начинали играть словами уже по-настоящему непонятно, и тогда казалось, что разговор идёт примерно такой:

– Джентльмены, вы только послушайте, что он говорит. Вы слышите? Мне он так нравится, джентльмены. Разумный такой... Давайте возьмём его в Лондон, приоденем, научим хорошим манерам.

Это, если честно, бесит. Сразу начинаешь понимать, почему Британия, владычица морей, была в 19 веке поперёк горла всей Европе, да и всему остальному миру – тоже.

Другое дело – итальянцы. Вернее, итальянки. У них только один маленький недостаток – они постоянно говорят по-итальянски. Я познакомился с Камиллой и Микеллой в Рибадео, и мы не расставались уже до самого финала. У них было всего шесть дней дойти до Сантьяго, по моими расчётам они никак не могли успеть, но они не только успели, но и я пришёл вместе с ними. Спортивная и лёгкая на подъём Камилла подрывалась ни свет ни заря и уносилась вперёд, Микелла тоже делала так поначалу, но на третий день случилось вот что. Между Абадином и Баамонде сорок километров (сорок два, если быть точным), и все мы решили пройти их за один день. Альберге в Баамонде оказался невероятно красивым и больше всего напоминал небольшой Гриффиндор. По стеночке выползая из душа, я увидел Фрэнсиса на ресепшене: он с каким-то удивлением оглядывался по сторонам и было видно, что его качает из стороны в сторону. Было уже семь часов вечера – довольно поздно по пилигримским меркам.

– А! Дима! – сказал он слабым голосом.– Как оно?

– Totally wasted! – отвечал я,– сорок два километра, как-никак!

– Вот именно, 42! – оживился он.– Answer to the ultimate question of life, the universe, and everything!

Тут я должен признать, что при всей своей несносности, у англичан есть изумительная черта, за которую я их очень уважаю: даже если им очень плохо и они страшно устали, они все равно будут хихикать, каламбурить и иронизировать над всеми окружающими, включая себя самого.

Следом пришли Камилла и Микелла. Камилла была в порядке, Микелла была в слезах. Камилла сказала, что за последние десять километров Микелла сказала всё, что она думает о Камино, о паломничестве и о долгих переходах между городами. На самом деле она это сказала днём раньше, когда лил дождь, и приходилось взбираться на гору сразу после Мондоньедо. На том подъёме, по-моему, каждый по-настоящему почувствовал, что такое быть пилигримом. Я ещё про это расскажу. В Баамонде же Микелла объявила, что у неё страшно болят колени, что она простудилась и дальше будет продолжать путь на такси.

Следующий день был ещё круче. Опять сорок километров, на этот раз с подъёмами и спусками. Утро было холодным и туманным, каким-то альпийским, почти осенним, и леса на склонах гор отливали зеленью и золотом в лучах поднимающегося солнца. Жёлтая стрелка вела по удивительным местам – вверх по замшелому лесу на склонах горы, мимо часовни у родника, через старые мосты с арками, через безлюдные деревни с каменными средневековыми домами, через плоскогорье с пирамидками из камней. Добравшись до Рощики, маленькой деревни на полдороге между Баамонде и монастырём Собрадо, я зашёл в местный альберге и сел обедать. Очень скоро из коридора вышла Камилла – оказалось, она дошла сюда часом раньше и осталась здесь ухаживать за Микеллой. Микелла приехала сюда на такси и все ещё чувствовала себя плохо. Мне же не хотелось останавливаться в какой-то деревне и я очень хотел провести ночь в монастыре. В результате мы очень мило поболтали о современных рок-группах, и я отправился дальше. Оказалось, она тоже любит Mumford & Sons, «Нирвану» и Дэвида Гроула. Вы представляете себе этот разговор в крохотной галисийской деревне, затерянной в холмах? Сейчас, по-моему, на Земле не осталось ни одного уголка, где бы ты не наткнулся на Дэвида Гроула.

До Собрадо я добрался уже в восемь вечера, качаясь и волоча ноги. Сил хватило только на то, чтобы зайти в супермаркет, купить сидра и банку консервированной фабады, кое-как всё это приготовить, съесть и провалиться в сон без сновидений.

С сидром, конечно, смешно получилось, как и со всем в этой жизни. Накануне я купил сидра в Баамонде, он был так себе, но у него зато отвинчивалась крышка. А этот был отличный, но пришлось ходить по монастырю и клянчить у монахов штопор. Почему жизнь так сложно устроена?..

Ладно, расскажу про испанцев. Испанцы были самыми колоритными и безумными персонажами на всём Камино.

Винсенто из Барселоны был типичным каталонцем: он страстно отвергал весь испанский мейнстрим – корриду, фламенко, весь этот ваш хамон серрано, слащавую Андалусию и вечно спешащий Мадрид. Каталония – не Испания, повторял он. Он научил нас словечку «fatal» – «отстой». Fatal у нас было по очереди всё: галисийский дождь, состояние ног, тяжёлые рюкзаки, кофе в северных странах. Оказалось, его дочь учится в университете Ювяскюля, и мы немало смеялись, обсуждая отвратительный финский кофе. Он тоже был у него fatal. Сперва мы общались с трудом, но потом выяснилось, что он знает французский, и дело немного наладилось. Сперва он мне не очень нравился, и как-то, сидя за завтраком в кафе и глядя на дождь, я все пытался понять, что он мне сейчас говорит и зачем. Настроение было плохое, дождь не думал кончаться. В конце-концов Винсенто встал, натянул на себя дождевик, пожелал мне буэно камино и вышел. Я остался допивать кофе. Но когда я пошёл расплатиться, выяснилось, что Винсент уже заплатил за мой завтрак. К сожалению, больше я его не встречал и поблагодарить не смог.

Беньят был из страны Басков. Страна Басков – не Испания, любил повторять он. Беньят передвигался очень быстро, слушал рэгги, и в нашу последнюю ночь на Монте дель Госо загадочно курил гашиш в непроницаемом тумане, скрывшем всё вокруг. Мы вчетвером вошли в Сантьяго – я, Камилла, Микелла и Беньят.

Пилигрима Антонио я встретил в Рибадео, когда выбрался в город поужинать. Пару раз я проходил мимо открытой двери какого-то бара, но не заходил, потому что там сильно орали на какого-то человека. В конце-концов оказалось, что орали на Антонио. Антонио был восторженный, небритый и в сильноплюсовых очках. За спиной у Антонио красовался огромный рюкзак и пенка, в которую торчком был вставлен крест, сделанный из прутьев. Ещё при нём была гитара и флейта; шумели как раз хозяева кабака, просившие Антонио больше на ней не играть. Подмигнув мне, Антонио сказал, что он давно уже в пути, ходит по кругу, дойдёт до Сантьяго и идёт дальше, ночует в альберге, на жизнь зарабатывает игрой на гитаре и флейте, десять-двадцать евро в день ему вполне хватает. Узнав, откуда и куда я, долго восхищался, желал удачи, достал из кармана промокшие куски карты, составил их и сказал, что если я пойду через Мондоньедо, то должен обязательно попробовать торты Мондоньедо.

Я их потом попробовал, и они оказались отличные.

Мигель, хозяин кабака, сказал, что пилигримам у него всегда рады, что он сам бывший пилигрим, и если я приду завтра рано утром, мне будет специальный пилигримский завтрак.

– Но ведь завтра воскресенье,– сказал я.– Ты откроешься рано утром в воскресенье?

– Непременно откроюсь,– сказал Мигель.– Клянусь.

Эх, Мигель, Мигель.

Идёшь ты такой весь из себя духовный, и вдруг!