Дождь и солнце Сантьяго

1. О КАМИНО | 2. ЖЁЛТАЯ СТРЕЛКА, МИНУС НОГА И ДРУГИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ДНЕ ОВРАГА | 3. ПЕРЕГРИНО БАНЬЯТО – ПЕРЕГРИНО ФОРТУНАТО, ИЛИ «ПИЛИГРИМУ ВСЁ ПЛОХО» | 4. ОДИНОКИЙ РУССКИЙ ПИЛИГРИМ В ОКРУЖЕНИИ НЕМЦЕВ | 5. ХЛЕБ, ВОДА, ЖАРЕНЫЙ ОСЬМИНОГ И КОНСЕРВИРОВАННАЯ ФАБАДА | 6. КОТ БЕНИТО, ХИЖИНА КАРМЕН И САТОРИ В МОНДОНЬЕДО | 7. ДОЖДЬ И СОЛНЦЕ САНТЬЯГО | КАРТА СКИТАНИЙ

Глава VII: ДОЖДЬ И СОЛНЦЕ САНТЬЯГО

Спустя пару дней, переночевав в монастыре Собрадо, я медлил, не спешил покидать город. Прошелся по монастырю, погулял по огромному жуткому заброшенному собору, записал эхо собора на диктофон. Спешить было некуда. Впереди всего в двадцати километрах лежал город Арзуа – следующий и предпоследний этап на Камино. Я знал, что пройду этот путь за четыре часа, поэтому я до одиннадцати – непозволительная роскошь! – торчал в кафе, пил чашку за чашкой, заряжал телефон, а в какой-то момент посмотрел на часы, вышел на площадь – и да, с противоположной стороны по лестнице бодрой припрыжкой спускалась Камилла, которая, по своему обыкновению поднялась сегодня рано и уже сделала свой честный двадцатник из Рощики. Я знал, что в это же самое время Фрэнсис выходит из Мираза, где он провёл ночь, а баск Беньят, с которым мы ночевали в монастыре, уже, наверное, добежал до Арзуа. Закрыв глаза, я мог представить, как все, кого я знал, движутся сейчас в разных точках Камино, медленные и упорные, как улитки.

Камилла уселась в кафе, поставила на зарядку свой телефон, взяла кофе и начала грустить.

– Скоро мы придём в Сантьяго и всё кончится,– сказала она.– Не знаю, как ты, но я feel a bit melancholic about it.

– Так и должно быть,– отшутился я.– Ты же из Милана, ты должна быть milancholic.

Вдали за окном очень медленно проехал на велосипеде библейский велосипедист Джон. Я незаметно расплатился за кофе Камиллы, пожелал ей буэно камино и пошёл в Арзуа. Я шёл небыстро, мне хотелось растянуть удовольствие последних дней. В Арзуа было людно. Эти странные люди с рюкзаками и посохами были везде. У них, пришедших с Французского Пути, были деловые серьёзные лица, у них у всех на рюкзаках были ракушки, и сразу было понятно – вот они, настоящие пилигримы! Как это было не похоже на мечтательную расслабленность Северного Пути! На нашем Пути мы могли опознать другого пилигрима по рюкзаку в альберге; утром, глядя на стойку с обувью, я мог определить, кто уже ушёл, а кто нет. Здесь же этих рюкзаков и этой обуви было столько! Вечером мы сидели в кафе с девушками и Беньятом, и milancholic были уже все. Беньят молчал и грустно разминал в ладони гашиш. Микелла была печальней всех.

– Я постараюсь завтра пройти километров пять ногами,– сказала она.– Но я буду беречь силы, чтобы в субботу войти в Сантьяго вместе с вами. Мой отец проходил Камино несколько раз, и он говорит, что прибытие в Сантьяго – незабываемый миг, я не хочу его пропускать.

И она честно старалась на следующий день – конечно же, дождливый и грязный. Сперва я, по обыкновению, шёл один. Дорога была узкой, то и дело проносились забрызганные грязью велосипедисты – настоящие быстрые бестии, а не наши библейские увальни. В этот день, глядя на непрерывную вереницу смешных горбатых людей с посохами, я вдруг почувствовал раздражение. На какое-то время я окончательно перестал понимать, зачем я принимаю участие в этом турпоходе под дождём в толпе незнакомых мне и в большинстве своём несимпатичных мне людей. Так продолжалось до первого бара. Я устало плюхнулся на барный стул, развернул на стойке креденсиаль для очередной печати – и обнаружил рядом Микеллу.

– Все нормально, ты что,– сказала она, увидев моё лицо.– Все хорошо, на Камино есть свои ups and downs.

Дальше мы пошли вместе, второй раз за весь Камино (первый раз я шёл с Фрэнсисом). Микелла шла очень медленно. Я шёл рядом. Это напоминало прогулки с моей бабушкой. Хотя ещё кто кого вёл? Микелла рассказывала о Милане, о своём отце, о своей работе. Ей было ужасно жаль, что она большую часть пути проехала на такси, и она была полна решимости повторить Камино в следующем году. Километров через пять обнаружилась автобусная остановка, мы распрощались, я переключился на свою обычную скорость и часам к четырём был в Монте дель Госо. В этот день я больше не шёл по жёлтой стрелке, а шагал по шоссе, по благословенной дороге N-634, которая сопровождала меня все эти дни. Заблудиться было уже невозможно, до Сантьяго было рукой подать. Изредка то справа, то слева показывались вереницы бредущих, но я не обращал на них внимание.

На подходе к Монте дель Госо я увидел троих, танцующих на обочине. Это были какие-то латиноамериканские паломники, они громко включили телефон, откуда звучала румба, и они шли, пританцовывая и подбрасывая посохи в воздух. Они были из Аргентины.

– Тут неподалёку Монте дель Госо,– сказал я,– заночуете там?

– Ты что,– засмеялась девушка,– Ночевать в Монте дель Госо, скажешь тоже! Осталось семь километров, а там – Сантьяго. Сантьяго!

И они ушли, пританцовывая, славные такие, а я потащился в Монте дель Госо.

Как я представлял себе наше прибытие в Сантьяго? Смешно, конечно, но я ожидал, что нас будут поздравлять и хотя бы немного поносят на руках. Чуть-чуть побросают букетов с балконов, пару раз осыплют розовыми лепестками, волынщики сыграют мунейру, и какой-нибудь главный выйдет и скажет:

– Вот эти четверо – особенные молодцы. Мы вас ждали, ребята. Здорово, что вы добрались.

С утра в субботу за окном в темноте шёл дождь. Нас осталось четверо: Камилла, Микела, Беньят и я. Всю дорогу до Сантьяго мы не проронили ни слова. Дорога шла вниз, потом начался город. В городе никто не обращал на нас внимания. Никто не кричал «перегрино, перегрино!» Кафе только открывались, хозяева выгружали из багажников упаковки пива, выливали вёдра из открытых дверей, и мы всем им немного мешали. Если где-то и осыпались лепестки роз, то только в душе у каждого из нас.

Плаза дель Обрадойро – большая площадь перед собором – была совершенно пустынна. Мы постояли немного, глядя на собор и друг на друга. Моросило. Обе мои итальянки молчали.

– Пойдёмте получать компостелу,– сказал я.

Беньят сказал, что ему не нужна компостела, и что через полчаса у него поезд. Мы обнялись, и он убежал, а мы остались втроём.

Днём мы пошли в собор слушать мессу для пилигримов. На мессе произошло нечто очень испанское. Мы-то думали, что месса для пилигримов предназначена в первую очередь для пилигримов и на ней рады любым странникам – мокрым, грязным, в плащах, с рюкзаками. Но оказалось, что пилигримам с рюкзаками на ней не рады. Подошёл охранник и попросил нас покинуть собор. Мы подавленно пошли к выходу, но потом я сказал девушкам, что, если снять рюкзаки и незаметно привалить их к стенке исповедальни, то, может, обойдётся. Чисто по-русски так.

Так мы и сделали. Некоторое время все было хорошо, и девушки спокойно наслаждались католическим пением. Потом я увидел, что охранник стоит перед исповедальней, прямо перед нашими рюкзаками, и грозно оглядывается по сторонам.

Проклятье! Надо было затолкать их внутрь этой чёртовой будки! Вытащить чёртового монаха и запихнуть туда рюкзаки! Пришлось признаться, и нас с позором повели вон из собора. Месса уже начиналась, но ещё можно было на неё попасть. Мы прибежали в correos и за два евро сдали все рюкзаки в камеру хранения. Потом вернулись и отстояли очередь на вход. Потом выяснилось, что в ту часть собора, где мы были сначала, уже не пускают – пришлось стоять рядом с входом.

Эх, испанцы, испанцы.

Но потом все это растворилось и забылось, как и всё плохое, что было в пути. Закачалось botafumeiro, мерно совершая свой пролёт от свода до свода, и я увидел слёзы на глазах у людей.

– I am happy,– сказала Камилла.

– You radiate light,– улыбнулся я.

Забавно, что botafumeiro – огромный сосуд с дымом, кадило высотой в человеческий рост – изначально использовалось в сугубо практических и не слишком возвышенных целях. Когда в соборе собирались пилигримы, запах стоял такой, что приходилось окуривать собор благовониями. Сейчас это просто дань традиции. Очень увлекательно смотреть, как эта штуковина подлетает к самому потолку – кажется, чуть сильнее разгон, она ударится в свод и вниз посыплется штукатурка. А потом botafumeiro начинает замедлять свой ход, и в конце её ловит самый сильный и рослый монах – и то, он её не встречает грудью, а пропускает мимо себя, обхватывает сзади и останавливает. Подозреваю, если её встретить грудью, то можно отлететь спиной, раскинув руки, как в диснеевских мультиках.

Дорогой Сантьяго! Раньше было так, а теперь в собор даже не пускают пилигримов с рюкзаками! Сделай что-нибудь с этим!

После собора Камилла заявила, что она голодна, и пора звонить Рикардо. Рикардо звали человека, с которым они познакомились в автобусе до Рибадео. Он жил в Сантьяго. Вскоре он прибыл, мы пошли в кабак и взяли по бутылке «Звезды Галисии». Я сказал, что это самое вкусное пиво, которое мне доводилось пить в Испании.

– Галисия – не Испания,– мягко возразил Рикардо...

Потом он сказал, что хочет показать нам настоящую движуху, и повёл нас на улицу Сан Педро. Это была та самая пустынная улица, по которой мы всего несколько часов назад входили под дождём в Сантьяго. Но сейчас здесь кипело веселье. Галисия гуляла. Тут и там ходили волынщики с барабанщиками, всюду пили пиво, на сцене играли какой-то рок. Рикардо то и дело останавливался поздороваться с очередным знакомым или знакомой. На балконах домов, выходящих на улицу, тоже танцевали. Хотелось остаться здесь наподольше, но у девушек был самолёт в Мадрид, и приближалось время расставания. Мы забрали с correos рюкзаки и ещё раз прошлись по городу.

– Con mi mochilla me siento como en casa (с рюкзаком я чувствую себя как дома),– заметил я. Рикардо только улыбнулся.

Мне он нравился – молчаливый и доброжелательный. Мы договорились встретиться на следующий день и пойти на концерт, а потом я попрощался с девушками. Глаза у всех были на мокром месте.

– Эх,– сказал я,– один я начал Камино, один его и заканчиваю.

– Да как бы не так,– отозвалась Камилла.– Тебя же ирландки приглашали вечером в бар, вот и иди к ним.

(Ирландки, действительно, были. Более того, они действительно приглашали вечером в бар. Мы познакомились в альберге Монте дель Госо. Они были из Галлоуэя и говорили с дремучим ирландским акцентом, произнося «nice» как «найш». Через десять минут разговора с ними я уже тоже говорил «найш»)

– Ни к каким ирландкам я не пойду,– пообещал я. Камилла, хмыкнув, села в машину, и они укатили.

Я провёл в Сантьяго три дня. Я снял комнату с отдельной ванной, постелью и телевизором на улице Сан Клементе и радовался вкусной еде, вину и тому, что больше не надо вставать в несусветную рань и куда-то тащиться под дождём. Дождь не переставал, но Сантьяго мне нравился и в солнце и в дождь. Когда светило солнце, я часами просиживал на плаза дель Обрадойро, глядя, как мимо идут, прибывают все новые и новые пилигримы. Иногда проходил кто-нибудь знакомый, и можно было поговорить. Это было странное и очень приятное чувство – ты в городе всего второй день, а уже многих здесь знаешь. Когда начинался дождь – мостовые загадочно блестели, фонари тускло светили в переулках, вдоль стен мерещились горбатые тени, и в каждом кафе играла великолепная галисийская музыка. Сантьяго был очень живым городом. Я ещё раз встретился с Рикардо и мы пошли на концерт отличного джазового трио Sumrra, я познакомился с корейской художницей, рисующей пилигримов, я исходил Сантьяго вдоль и поперёк. Сняв с себя дорожные доспехи, убрав рюкзак и плащ, ты превращаешься в обычного туриста. Но даже в толпе, даже с пакетом сувениров в руках, мы безошибочно узнавали друг друга по походке. Все, прошедшие Камино, хромали одинаково.

Я часто вспоминал слова Фрэнсиса о том, что Камино – отличная иллюстрация английской поговорки: «Биться головой об стену очень полезно – потому, что когда прекращаешь это делать, становится очень хорошо»

И мне было очень хорошо. Я вел себя так, как ведёт себя любой нормальный пилигрим после долгого пути: предавался радостям жизни и наслаждался ничегонеделанием. Это был полный декаданс. Наверное, я мог бы так шляться очень долго, как тот автономный пилигрим Антонио: приходить в Сантьяго и отправляться дальше, жить в дороге, играть на гитаре за десять-двадцать евро в день. Более того, я мог бы переключиться на такую жизнь с пугающей легкостью – и пугающе легко же переступить ту грань, которая отделяет путешественника от неприятного бродяги: обрасти бородой, начать мыть ноги в фонтане и ходить с полиэтиленовым пакетом.

Но зачем?

Можно проходить и пятьдесят – но зачем?..

Впрочем, бородой я оброс и так.

Напоследок я сел на автобус и поехал в Фистерру. Этот городок находится на мысу, который считается самой западной точкой Европы. И там, на самой оконечности, в самом конце света, стоит последний столбик с ракушкой, и на нём написано «нулевой километр». Некоторые пилигримы, придя в Сантьяго, совершают потом паломничество ещё и в Фистерру. Это ещё три-четыре дня пути. Но у меня уже не было времени. Дождь, предвидя скорое расставание, в этот день поливал изо всех сил. Под серыми тучами гористые берега залива напоминали норвежский фьорд. Сходство дополняли водопады, спадавшие с гор тут и там. За холмами расстилался серый и очень серьёзный океан. Автобус тащился три часа. Когда он приехал в Фистерру, выяснились две вещи:

– конец света находится не в Фистерре
– у меня всего два часа на всё про всё

И я побежал.

Ни разу за это паломничество я не бегал. Я на бегу накинул истрёпанный плащ, затолкал во внутренний карман пакет с документами, подвернул штанины, прыгая на одной ноге, натянул капюшон – перед нами снова был увечный, горбатый, голодный и полуодетый пилигрим во всей своей отталкивающей красе! – и, натурально, какими-то огородами побежал в направлении, указанном мне встречным пилигримом.

– Формально, маяк там, но до него не близко...– начал он с сомнением, но, глядя на моё лицо, уверенно закончил,– но вы успеете!

Вам стоило видеть, как я прыгаю по этим грядкам, нелепо размахивая руками! Впрочем, скоро я выбрался на шоссе. С одной стороны был склон с сосновым лесом, с другой – обрыв и океан. Над океаном висел туман. Дождь шел сильный и какой-то, я бы сказал, торжествующий. Было непонятно, куда идти, поэтому я пошёл куда глаза глядят. Иногда из тумана показывалась машина, и тогда я малодушно принимался голосовать, впервые за весь Камино. К счастью, никто не останавливался. Жёлтая стрелка появилась из ниоткуда и повела вперёд по шоссе. Вскоре мне навстречу стали попадаться силуэты пилигримов – они шли обратно. Они все шли под углом. Я узнал, что до маяка километра два, и это придало мне сил.

Вскоре ветер усилился – я вышел из-под защиты соснового склона. Туман здесь был ещё гуще, а дождь хлестал во всех направлениях. Слева мелькнул и пропал слабо освещённый павильон с сувенирами. Прямо впереди надо мной в тумане что-то было – очевидно, маяк! Я прошёл ещё немного по дороге и вскоре увидел нулевой столбик. За ним дорога шла ещё немного, и приходила к груде камней. За камнями начинался спуск вниз, а потом он обрывался, и... больше ничего там не было. Там, если верить картографам, была Куба и Латинская Америка, но туман стоял такой, что я с трудом различал барашки волн где-то внизу. Где-то внизу качался и грохотал Атлантический океан. Но по стеклам очков текла вода, и я не различал даже дорогу под своими ногами.

Дороги уже и не было. Я стоял на самом краю. Пилигримы снимают здесь свои ботинки и сжигают их – такой обычай. Но даже если предположить, что я хотел бы сжечь здесь свои самые лучшие в мире кроссовки, я бы все равно не смог разжечь огонь.

За оставшиеся сорок минут я успел не только добежать до Фистерры, но и съесть последнего в этом путешествии осьминога, выпить бокал вина и прощальную стопку орухо бланко, самую западную в Европе стопку орухо. Обратный путь я плохо помню. Меня колотил озноб, на сиденье натекло, я вытащил все оставшиеся деньги и разложил их сушиться на соседнее сиденье. Было очень холодно, и я подумал, что обязательно простужусь. Но в душе, в душе я танцевал румбу! Перегрино баньято – перегрино фортунато! Раз начавшись, Камино уже не может кончиться; в любой дороге ты будешь узнавать Камино, в любом дожде – отголоски дождя на Камино, ты признаешь в людях попутчиков с Камино и станешь замечать жёлтые стрелки Камино на стенах домов – и вот тогда-то, может быть, и откроется главная правда: ты увидишь, что Камино был в тебе всегда, и поймёшь, что дорога в Сантьяго – не что иное, как способ прийти в себя.

Страница из старинного японского путеводителя по Камино. Я сфотографировал её в музее пилигримов в Сантьяго.